Л. Е. Гринин Предварительные замечания Так уже получается, что в процессе обсуждения участниками дискуссии двух противоположных точек зрения вместо двух появляется гораздо больше мнений. Моя статья не будет ис
Скачать 0.5 Mb.
|
Опубликовано в: История и математика: О причинах русской революции/ Под ред. Л. Е.Гринина, А. В. Коротаева, С. Ю. Малкова – Москва: Издательство ЛКИ, 2010. С. 198–224. Мальтузианско-марксова «ловушка» и русские революции Л. Е. Гринин 1. Предварительные замечания Так уже получается, что в процессе обсуждения участниками дискуссии двух противоположных точек зрения вместо двух появляется гораздо больше мнений. Моя статья не будет исключением, т. к. добавит еще одну точку зрения, хотя в известной степени ставит целью найти возможность совмещения позиций дискутантов. Но прежде всего хотелось бы поблагодарить обоих исследователей за интересные, основательно фундированные и актуальные работы, за возможность глубже понять, в чем состоит специфика статистических данных по изучаемому вопросу, увидеть спектр мнений, высказываемых в историографии, сильные и слабые стороны разных позиций, источников и проблематику их интерпретации. Вслед за остальными участниками дискуссии вынужден признать, что без собственных глубоких исследований сделать вывод о предпочтительности или большей точности того или иного источника крайне сложно. С другой стороны, если задачу не удается решить только с помощью обращения к статистике потребления, то нужны обращения к другим данным, в т. ч. и косвенным. В этом плане показатели антропометрических данных заслуживают всяческого внимания, хотя очевидно, что полностью полагаться на них было бы неправомерно. Но, возможно, еще большую значимость имеют общие тенденции развития страны1. Крайне важно также обращение к аналогичным периодам в истории других стран (что показывает в своей первой статье С. А. Нефедов [см. выше, с. 11–47; см. также: Нефедов 2005, 2007] и в некотором плане пытаюсь сделать и я). Но в процессе привлечения таких косвенных данных или важных аналогий есть опасность чрезмерного давления теории. Собственно, в настоящей дискуссии, на мой взгляд, вполне проявляется эта тенденция, поскольку кажется, что над обоими дискуссантами их теория довлеет в большей степени, чем было бы желательно, она и определяет полярность в предпочтении тех или иных авторов и источников, приводит порой к неоправданным выводам и интерпретациям фактов, даже отрицанию вполне очевидных моментов. В частности, в целом представляется, что С. А. Нефедов преувеличивает бедность и недопотребление в значительной части крестьянства российских губерний, а Б. Н. Миронов преуменьшает их. Поскольку в дискуссии затронуты очень сложные проблемы, а также специальные вопросы, комментарий в любом случае окажется неполным, однобоким и фрагментарным. В статьях обоих авторов рассматривается временной отрезок XIX – начала XX в. В своем комментарии я остановлюсь только на последних двух-трех десятилетиях, которые, на мой взгляд, являются наиболее важными для понимания причин русских революций. 2. В чем все-таки основной вопрос дискуссии? В статье С. А. Нефедова и Б. Н. Миронова обсуждается вопрос о том, понижался ли жизненный уровень и уровень потребления российских крестьян в XIX – начале XX в. вследствие роста малоземелья и недостаточной доходности крестьянского хозяйства под влиянием роста демографического давления. Несколько утрируя, отметим, что С. А. Нефедов считает наиболее ясным показателем уровня жизни среднедушевое потребление калорий (прежде всего количества хлеба), Б. Н. Миронов, помимо этого, обосновывает другой комплексный показатель – средний рост и индекс массы тела. Несомненно, что эти показатели крайне важные. Однако потребление калорий (даже если мы имеем стопроцентно признанные данные, чего в настоящий момент нет) не является полным показателем уровня жизни, на что правильно указывает С. В. Цирель (в настоящем выпуске Альманаха). Он также подчеркивает, что совокупность условий, определяющих качество жизни, очень сложно оценить каким-либо одним показателем уровня жизни. Тем не менее, на мой взгляд, в этом плане крайне интересным показателем был бы валовой доход (или национальный доход) на душу населения и особенно его динамика (если она устойчиво росла, то даже при отсутствии роста потребления это свидетельствовало бы о росте уровня жизни, хотя и однобоком). Б. Н. Миронов в своей первой статье в данном выпуске Альманаха хотя и приводит данные о национальном доходе на душу населения на 1913 г., не дает данных о динамике его роста. Но судя по целому ряду различных показателей роста тех или иных отраслей сельского хозяйства (см., например: Лященко 1956), его рост не только не отставал от роста населения, но даже обгонял его (см. также Табл. 1): Табл. 1. Производство хлеба и картофеля на душу населения2
А рост промышленности и тем более существенно опережал рост населения; по некоторым, возможно, завышенным, данным, объем российской промышленности вырос в 4 раза с 1890 по 1913 гг. (Черкасов, Чернышевский 1994: 395), в результате чего постоянно росла доля промышленного производства в национальном доходе. Таким образом, общий рост национального дохода на душу населения имел место. А это значит, что и уровень жизни рос, хотя, повторю, однобоко и по-разному в отношении разных групп населения. Следовательно, уровень жизни и уровень потребления хотя и тесно связанные (особенно в отношении крестьян) показатели, однако не синонимичные. Уровень доходов может расти, но уровень потребления оставаться тем же или даже несколько снижаться, если избыток доходов направляется на иные цели (скажем, на накопление или приобретение земли, орудий труда и т. п.). Но бесспорно, что крестьяне стали больше потреблять промышленных товаров, алкоголя, различного рода услуг (в т. ч. медицинских и образовательных)3. С другой стороны, в отношении релевантности антропометрических данных и сам Б. Н. Миронов признает, что питание являлось важным, но не единственным фактором, обусловливавшим состояние здоровья населения. Оно действовало в сложной взаимосвязи с другими факторами (Миронов 2002). Я думаю, что конкретно в отношении дореволюционной России они действительно служат показателем того, что питание населения хотя и было невысоким, но в целом не только не падало до уровня физиологического выживания, а напротив, несколько росло4. Исходя из этого, а также из статистических данных, приведенных Б. Н. Мироновым, его позиция в отношении уровня жизни российского населения выглядит более предпочтительной и более соответствующей общей экономической тенденции России как страны с быстро развивающейся промышленностью и растущим сельским хозяйством. И все же если бы спор шел только о том, был ли более или менее удовлетворительным уровень потребления российских крестьян до революции и повышался он или нет, проблема оставалась бы достаточно узкоспециальной. Но проблема выглядит гораздо острее. Дело в том, что вопрос, которым С. А. Нефедов начинает свою статью: «Была ли русская революция начала XX в. случайностью или кризис был обусловлен долговременными экономическими процессами?», – это фактически центральный вопрос дискуссии. Он также вполне логично спрашивает, почему все же произошла революция, если, по мнению Б. Н. Миронова, уровень аграрного производства «в целом удовлетворял существовавшие в то время потребности в продовольствии» (Миронов 2008: 95). Позицию С. А. Нефедова, что русская революция была совсем не случайной, а имела глубокие причины под собой, я разделяю полностью. Но я не согласен с причинами, которые он считает главными. С. А. Нефедов дает на свой вопрос, по сути, вполне логичный, но почти фаталистический ответ: «Фактически демографический взрыв был приговором старой России: при существовавшем распределении ресурсов страна не могла прокормить нарождающиеся новые поколения» (см. выше первую статью С. А. Нефедова, с. 42). Таким образом, по его мнению, революция была неизбежна потому, что Россия находилась в состоянии сжимающейся мальтузианской «ловушки»5, выйти из которой она не могла, что неизбежно рано или поздно должно было привести к катастрофе. Такой фатализм, вступающий в противоречие с мощной динамикой роста производства в стране, на мой взгляд, не может приниматься как безусловный. Далее я попытаюсь показать, что в этом подходе, на мой взгляд, является правильным, а что нет. Б. Н. Миронов в настоящей статье не отвечает на вопросы о причинах русской революции. Формально, конечно, его задача другая – показать, что в России уровень потребления был выше, чем считает С. А. Нефедов, и этот уровень постепенно, хотя и медленно, рос. Тем не менее, вопрос о причинах революции встает неизбежно: если все шло на подъем, в чем причина нарастающего недовольства в обществе, почему произошла революция, была ли революция только случайностью? И Б. Н. Миронов должен был бы дать на него ответ, хотя бы в своей ответной реплике Нефедову (в этом выпуске) «Ленин жил, Ленин жив, но вряд ли будет жить» (на мой взгляд, он не дал убедительного ответа на этот вопрос и в окончательном своем резюме по дискуссии). Я солидарен с С. В. Цирелем, который считает (в этом выпуске Альманаха), что ответ Б. Н. Миронова («Недостаток у двух последних императоров и общественности терпимости, мудрости и дальновидности привел к революции, погубившей в пучине многие достижения двухвековой модернизации»), высказанный им в другом своем произведении (Миронов 2003: 270), вряд ли что-либо объясняет6. Таким образом, вопрос, почему на фоне такого, казалось бы, в целом благоприятного экономического развития в течение по крайней мере двух десятилетий нарастало общественное недовольство властью и фактически шла конфронтация всех слоев с верхами, крестьянства с землевладельцами, рабочих с хозяевами и т. п., является центральным вопросом дискуссии, что и подтвердили комментарии других ее участников. Давно обсуждается, не была ли в конечном счете революция случайностью, вызванной войной? На мой взгляд, нет, хотя доля случайности в столь успешной и быстрой февральской революции была, известная доля случая была и в захвате власти большевиками. Но нет никакого сомнения, что Россия и без войны стояла на пороге революции. Представляется интересным посмотреть, каким образом рост производства и даже потребления мог теоретически и фактически сочетаться с ростом общественной напряженности? К этому мы вернемся чуть позже, а сейчас я хотел бы дополнительно привести несколько аргументов и цифр в пользу тезиса о росте потребления в предреволюционной России, а также рассмотреть вопрос о значении русского экспорта. 3. По поводу уровня жизни, роста производства некоторых продуктов и экспорта Ниже я вернусь к вопросу о том, была ли Россия в абсолютном мальтузианском кризисе и мальтузианской ловушке. Однако сразу же надо заметить: если под мальтузианским кризисом понимается абсолютное ухудшение рациона крестьянства, постепенное уменьшение средней нормы потребления в связи с ростом населения и отставанием от него роста производства, то такой ситуации в России не было, хотя заметные элементы недопотребления у значительной части населения, безусловно, имели место. Но в целом, как говорилось выше, рост производства вообще и рост производства продуктов питания обгонял рост населения. Поскольку в России был и быстро развивался внутренний рынок (и быстро рос оборот рынка внешнего), росли города и была достаточно высокая внутренняя миграция, даже те потребляющие губернии, где производство хлеба и картофеля оказывалось недостаточным, не были в положении абсолютной мальтузианской ловушки, т. к. могли производить иную высокотоварную сельхозпродукцию (например, лен) и соответственно приобретать продовольствие. Об этом не стоило бы и говорить, если бы уровень потребления не измерялся С. А. Нефедовым строго в натуральных величинах. Но период натурального хозяйства давно прошел, уже в начале ХХ в. земледелие давало крестьянам менее половины дохода, промыслы (по разным оценкам) – 22–28 %, доходы от скотоводства, огородничества, пчеловодства, рыболовства, собирательства, общинной собственности по бюджетным данным – 22 % (эти данные приводит Б. Н. Миронов в своей первой статье данного выпуска Альманаха; см. также его данные о доле денежных доходов в общем доходе крестьян). К 1913 г. ситуация, возможно, еще более изменилась в пользу несельскохозяйственных занятий. Таким образом, рост товарности и промышленности позволял диверсифицировать доходы крестьянства, что вело к определенному росту потребления (по крайней мере, в среднем). О росте товарности можно судить по Табл. 3. При этом рост цен на продукты питания, особенно в последний период (с 1909 по 1913 гг.), был значительным, рост товарности аграрного производства опережал рост населения, это означает, что имелись стимулы и резервы для увеличения внутреннего производства. Конечно, рацион крестьян часто был скудным и не особенно разнообразным, весной продовольствия во многих семьях не хватало, в периоды недородов питание было и вовсе неважным, но в целом оно было выше физиологической нормы. При недостаточной достоверности статистических данных (с учетом того, что главные аргументы вращаются вокруг цифры 10–15 % в ту или иную сторону от объемов душевого потребления) крайне важно установить динамику роста производства и потребления продовольствия. Представляется, что в целом она была повышательной. Хотя хлеб и картофель составляли основу питания россиян до революции, однако кажется, есть основания считать, что шел рост потребления некоторых других продуктов, что, вполне возможно, вело к уменьшению хлеба и картофеля в рационе россиян, по крайней мере в среднестатистическом выражении7. Такая тенденция была общеевропейской, хотя в России проявлялась и слабее. В этой связи приведу данные по двум довольно показательным продуктам, которые реально активно внедрялись в питание россиян, – сахару и растительному маслу. Производство сахара выросло с 38,8 млн пудов в 1897 г. до 92,37 млн пудов в 1913 г., то есть в 2,4 раза (Брокгауз, Ефрон 1991: 237; Лященко 1956: 412–143; Иоффе 1972: 173). Производство растительного масла выросло с 3 млн (48 тыс. т) в 1893 г. до примерно 33,6 млн пудов, или 538 тыс. т, в 1913 г. (Брокгауз, Ефрон 1991: 239; Иоффе 1972: 172), то есть более чем в 10 раз. Разумеется, рос и экспорт продовольствия (см. Табл. 3), но в целом абсолютный прирост, остающийся в стране, по-видимому, существенно превышал рост населения8. С 1901 по 1912 гг. питейные доходы казны возросли примерно в 2 раза, при этом с сельского населения – также в два раза9. Все это позволяет согласиться с Б. Н. Мироновым, что наблюдался некоторый рост доходов крестьян (и населения в целом10), а также, видимо, можно считать, что несколько увеличилось и среднее потребление продовольствия в пересчете на килокалории. В целом все это говорит о том, что имел место пусть и медленный, но рост потребления. Б. Н. Миронов совершенно правильно отмечает, что в условиях отсутствия необходимой статистики относительно потребления необходимо обращаться к косвенным источникам. Одним из таких косвенных, но важных источников, на мой взгляд, является русская литература, совершенно никак не затрагиваемая в статьях оппонентов. Хотя русская литература выступает как одна из самых реалистичных в мире, проблемы недоедания, голода никогда не выступали в ней в качестве ведущих. И это, как мне думается, косвенно подтверждает, что уровень потребления – более высокий, чем физиологическая норма. Это полностью относится и к произведениям о крестьянах конца XIX – начала XX в. Возьмите произведения Л. Н. Толстого о них или более позднюю Деревню И. А. Бунина, или Мужиков А. П. Чехова, или рассказы В. Г. Короленко, или даже произведения просоциалистического М. Горького (хотя бы его трилогию, особенно Мои университеты), – нигде проблема недоедания и тем более голода не является ведущей (если вообще присутствует). Главные темы: разрушение моральных, особенно семейных, норм из-за стремления к богатству, мироедство, расслоение, пьянство, дикость нравов, бездуховность; отдельная важнейшая тема – малоземелье («куренка некуда выпустить»). «Деревня насквозь беда», – говорит один из героев Горького, но не потому, что там голод, а потому, что там пьют, дерутся, нет смысла жизни, темнота, невежество и прочее. Можно также указать, что проблема голода не является ведущей и в рассказах М. Горького о его бродяжничестве по Руси и о русских бродягах того времени, которые почти всегда могли найти себе работу. Является главной тема недоедания, например, в знаменитой пьесе «На дне»? Нет. О чем рассуждают опустившиеся люди – разве о хлебе? Нет, о смысле жизни: «Человек – это звучит гордо!» В русской литературе во многих произведениях описываются богомольцы, которым везде подают (пройдите в голодной стране тысячи верст до Киева, побираясь!). А вот малоземелье, повторю, действительно, одна из главных тем литературы11. Поэтому следовало бы разделить две стороны проблемы, которые у С. А. Нефедова являются практически синонимичными: малоземелье и балансирование на грани физиологического выживания. Малоземелье, причем постоянно усиливающееся, – да. Но балансирования на грани голодного физиологического выживания, как описывает С. А. Нефедов, или не было, или оно постепенно ослабевало, хотя было немало «голодноватых» районов. В деревне могли убить за землю (или за коня-кормильца), но не за хлеб! Мечта хозяйственных крестьян – прикупить (арендовать) землю. Малоземелье и тяжелые условия аренды земли (действительно полукрепостнической) – вот главные проблемы хозяйственных крестьян12. Характерно, что захват земли помещиков, а нередко и семян для ее засева, был одним из наиболее распространенных форм крестьянских волнений до революции. Отметим также, что поскольку крестьяне платили не запредельные налоги13, а деньги можно было заработать как в деревне, так и в городе, продавать хлеб бедным крестьянам особой нужды не было (см. Табл. 2), что одновременно как способствовало росту уровня потребления бедняков, так и понижало его, поскольку с отсутствием потребности продавать значительное количество хлеба исчезала и внешняя необходимость у многих бедняков стремиться к росту производства14. Это могло усиливать диспропорции в уровне доходов, расслоение же в русской деревне (хотя это вопрос дискуссионный) было достаточно сильным, что видно даже из Табл. 2. Производство товарного хлеба было сосредоточено главным образом в руках крепких крестьян (кулаков) и в меньшей степени – в руках помещиков, что видно из Табл. 2. С учетом того, что цены на хлеб обгоняли остальные цены, их рост был выгоден крестьянству в целом, но прежде всего, конечно, зажиточным крестьянам. Это было одной из главных причин постоянного роста цен на землю (наряду с демографическим давлением)15. Середняки и бедняки поставляли только 28,4 % хлеба, при том что бедняки из них поставляли меньшую часть. | ||||||||||||||||||||||
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | «Цифровой мир отличен от всего, что было ранее. Мы больше не ждем никаких изобретений. Все уже изобретено. Все уже есть сейчас. Цифровизация... | | Не стихают дискуссии даже по поводу его точного определения, не говоря уже об объяснении причин его возникновения, роли в хозяйственной... |
| Штатах – это уже даже не настоящее, а прошлое. Американская экономика входит в следующую фазу – потребительский кризис. И именно... | | Ходы федерального бюджета будут сокращены примерно на 1 трлн долларов. Кроме того, решено создать специальный комитет из представителей... |
| В большинстве случаев гудвилл предприятия складывается из гудвилла бизнеса – гудвилла, относящегося собственно к предприятию, и персонального... | | «зеленая экономика». «Зеленая экономика» соединяет воедино экономическое развитие с экологическими факторами, создает возможности... |
| Круглый стол проходил в прекрасном заел Государственного Эрмитажа, а участниками дискуссии были одни из самых известных экспертов... | | Якобсона по многим вопросам кардинально расходятся, и на первый взгляд кажется, что компромисс между ними абсолютно невозможен, каждый... |
| Бразилии (сэсрб). Подобный круглый стол проходит уже второй раз – ранее представители двух организаций собирались в декабре прошлого... | | Ссср: аналогичный режим уже действует с Украиной. Но авиарынок Армении невелик и не слишком перспективен, российские перевозчики... |