Фата-моргана
В те дни я жил на Ново - песчаной улице, в большом и очень приметном доме. Если двигаться по правой стороне к Песчаной площади, то сразу за «Ленинградом», но уже на левой стороне, нельзя не заметить разлапистое семиэтажное строение, углом выходящее на 2-ю Песчаную. Это дом 17/7. А по- старому - корпуса девятнадцатый, двадцатый (центральный), двадцать первый. В центральном, в мансарде, которую зачем-то взгромоздили над седьмым этажом, я и жил тогда. И сегодня непременно обратишь внимание на размеры окон этой мансарды. А о потолках лучше не говорить - за четыре метра. В громадной квартире мы обитали тогда вдвоем с моей бабушкой. Отец, дождавшись, когда я защищу диплом, выписал из деревни бабушку и дал, наконец, согласие на долгую зарубежную командировку. Они с матушкой никак не хотели оставлять меня, студента, одного без их присмотра, и отец категорически отказывался куда –либо ехать. Хотя я, если разобраться, не давал никаких поводов для такой осторожности. Но, отец, видимо, знал обо мне что-то такое, о чем я пока и не догадывался.
Отъезд родителей никак не повлиял на мой образ жизни. С работы я тащился на Кузнецкий мост в библиотеку - готовился к аспирантуре, занудливо собирая материал для вступительного реферата. И, скорей всего, в истории, о которой пойдет рассказ, мое место занял бы кто-нибудь другой. Если бы меня не командировали однажды... в новосибирский Академгородок...
Но эта командировка была лишь вторым событием в длинной цепи. Первое же, как потом выяснилось, случилось несколько раньше, когда я в один из воскресных дней, блуждая по Москве в поисках билета в Большой театр, случайно наткнулся на одну пластинку с песнями под гитару и купил ее. Это была Новелла Матвеева, ее первый небольшой диск. Она пела свои стихи, а в одном из них упоминалась фата-моргана…
Право, уйду! Наймусь к фата-моргане:
Стану шутом в волшебном балагане,
И никогда меня вы не найдете:
Ведь от колес волшебных нет следа…
Итак, мне нужно было лететь в Новосибирск, разыскать там какого-то Юрия Андреевича и взять у него колоду перфокарт с программой, нужной моему шефу. Послали же именно меня потому, что никому не хотелось садиться в тот страшный самолет, ТУ -114, который курсировал в то время между Москвой и Новосибирском. Я понял это лишь тогда, когда взревели турбины и завертелись четыре гигантских пропеллера…. Пять часов в замкнутом пространстве, где одновременно работало 100- 150 отбойных молотков - вот, что значил тогда перелет из Москвы в Новосибирск.
Я приехал в авиавокзал заранее и в ожидании регистрации поднялся на второй этаж в буфет, взял стакан сухого красного вина ( тогда в Москве всюду поили исключительно «Маврудом» ), пару бутербродов с сыром и примостился со всем этим в правом дальнем углу просторнейшего буфета.
Я и одного глотка не успел сделать, как в буфет ввалилась живописная компания - веселая, навеселе, но не шумная и выглядевшая вполне интеллигентно. Первым шел здоровый русоголовый парень. Левой рукой он поддерживал пожилую даму, в правой же держал огромное, литров на тридцать ведро, выкрашенное в темно-зеленый цвет. Я сразу узнал это ведро. У нас в подъезде на каждом этаже такое стояло - для пищевых отходов. Далее шла группа молодых людей в несколько необычных одеждах - с явными преобладанием брюк, рубашек, курток неотечественного производства. Среди них выделялся еще один гигант - худощавый, широкоплечий, в очках и с гитарой за спиной. Только один из них был в строгом отечественном одеянии. Его, наверное, и провожают, еще подумал я.
Компания двинулась к стойке. Они взяли пятилитровую плетенку «Мавруда», стаканы, и направилась в мой угол, расположившись за столиком рядом. Ведро с отходами было поставлено прямо на стол. Парни сходу занялась плетенкой - стаканы замелькали в руках. Тостов они не произносили - по кругу летали лишь имена и,видимо, клички – Сашка, Серега, Паря, Жорка, Юрка, Варвар… И по тому, с каким особым чувством и удалыми взмахами все лупили своими стаканами по Юркиному, было ясно, что именно он и улетает.
Я расправился с бутербродами и спустился вниз на регистрацию. В те далекие времена, а это все случилось еще до того, как два литовца убили стюардессу и угнали в Турцию самолет с маршрута Батуми - Сухуми, порядки в Аэрофлоте были вольные. Никакого досмотра, никаких миноискателей - провожающие свободно выходили на перрон к автобусу. Я еще не закончил регистрации, как к той же стойке подвалили мои новые знакомые из буфета. Гитара была уже не за спиной, а на груди у Сереги, а ведро по-прежнему болталось в руках русоволосого Пари. Один из парней(Варвар) нес опустевшую на две трети плетенку. И все они, кроме пожилой дамы, пели. Что-то очень лирическое и мне совершенно незнакомое - про какую-то лампу, которая свисала с потолка, про какую-то Ланку, которая дремала на руках, про фонари-фары на Маяковке и два коктейля на столе.
Получалось, что Юрка, как и я, летел, в Новосибирск. Из поклажи у него был лишь потрепанный портфельчик, но багаж они все-таки начали оформлять - на весы было поставлено то самое ведро с отходами.
- Что в ведре, - равнодушно спросила регистраторша.
- Варенье, - мгновенно выкрикнул Паря. И тут же, видимо, для убедительности, добавил – Сливовое.
- Надо упаковать, или берите, как ручную кладь в салон - буркнула в ответ девушка за стойкой.
Паря снял ведро с весов, вариант ручной клади его, видимо, вполне устроил, и компания, прямо следом за мной выкатила на перрон к автобусу. И сразу же зазвучала гитара. Плетенка заходила по рукам - одна песня следовала за другой, и неизвестно, сколько времени все это продолжалось бы, но водитель начал сигналить. Тогда они окружили уезжавшего и очень громко, с вызовом, исполнили прощальную:
Спокойно, дружище, спокойно
У нас еще все впереди…
Нужно сказать, что и публика в автобусе, и водитель были настроены очень доброжелательно и воспринимали представление с явной симпатией и сочувствием к компании. Это особенно стало ясно, когда началась процедура прощания. Юрка ввалился в автобус и плюхнулся рядом со мной - на единственное свободное место, и тут же его друзья начали вбегать в салон и горячо его расцеловывать. Они так и стояли у входа, а очередной выходящий вставал в хвост этой очереди. И только когда Серега ( гитара за спиной ) встал в очередь третий раз, водитель снова просигналил, поднял свою левую руку, постучал по часам и закрыл дверь. Автобус дернулся и поплыл. Но тут же резко затормозил: перед автобусом стоял Паря с ведром в вытянутой вперед и вверх руке и громовым голосом кричал - «Варенье»...
Дверь была открыта, ведро поставлено в угол салона. Уже в Домодедово, перед выходом из автобуса, я подошел и заглянул в него. Это было оно - наполовину заполненное ведро для пищевых отходов.
Потом мне расскажут, что они прощались с Юркой у Жорки, а тот, оказывается, был мне почти соседом. Дом с аптекой на Ленинградском недалеко от « Аэропорта». Остановка троллейбуса и трамвая тогда еще называлась « Инвалидный рынок». Ленинградским он стал позже. В этом доме мальчики по дороге на авиавокзал и прихватили ведро.
В самолете мы с Юркой разминулись, и я в общем-то забыл про него. В Новосибирске не спешил и лишь где-то к местному полудню добрался до Академгородка, нашел Институт Катализа и даже лабораторию, где должен был работать Юрий Андреевич. Лаборатория оказалась теоретической, она умещалась в одной комнате, где стояли пять письменных столов, за одним из которых сидела совсем юная барышня и напряженно что-то считала на ручном арифмометре системы «Феликс». От нее я узнал, что Юрий Андреевич бывает в институте два раза в месяц( десятого и двадцать пятого ) и работает обычно дома. Я поинтересовался адресом. Барышня начала звонить, с третьего захода выдала мне:
- Дом 1 по улице Ильича, а там спросите - здесь все друг друга знают.
Я довольно-таки быстро нашел эту улицу и направился в первую же квартиру. Там, к счастью, были люди и мне тут же дали номер нужной квартиры. Поднявшись на 5 этаж, я позвонил. Открылась дверь. Перед мной стоял мой вчерашний знакомый Юрка.
Он зыркнул на меня, очень внимательно обвел меня взглядом и с легким таким приглашающим движением не столько головы, сколько глаз сказал: « Заходи».
Через несколько лет на экраны выйдет «Белое солнце пустыни». Этот Юркин жест, его фразу и интонацию один к одному воспроизведет Верещагин. Помните тот момент, когда Сухов прикуривает от бикфордова шнура, Верещагин выбрасывает ему ключи и говорит: « Заходи»…
Юрка провел меня на кухню На столе стоял ящик с жигулевским. Лишь две ячейки его были пусты..
- Пиво пьешь? - спросил Юрка.
- Да пью, наверное…
Ничего лучшего в ответ я тогда, увы, не нашел и потому стал свидетелем глубочайшего изумления. Знаете, такая волна судорогой прошла по Юркиному лицу. По диагонали в направлении от левого уха к правой ключице. Но он быстро овладел собой и сказал, откупоривая обручальным кольцом бутылку пива - лихо это у него получилось:
- В твоем возрасте по этому поводу можно было бы иметь и более определенную позицию. Ну, ладно, раз на мое пиво не претендуешь, говори тогда, чего следишь за мной. Из Комитета что ли - так и скажи.
Только теперь мне стало ясно, в какую дурацкую ситуацию я попал. Возвращаться придется, видимо, с пустыми руками, и значит, мой карьерный рост закончится так и не начавшись - шеф меня без программы и на порог не пустит. Я понял, что все кончилось: и детство и отрочество и юность и все, что после нее, что нырять теперь надо в жизнь с полным погружением. Но как нырять-то… Даже если, положим, я возьму на себя треть оставшегося в ящике… За этой полудюжиной для меня в то время отчетливо просматривался гамлетовский вопрос, и у меня не было никакой уверенности, что мой организм выберет «быть»…
Вот тогда я и протянул Юрке сопроводительное письмо.
Он прочитал и тут же открыл еще одну бутылку, но не влил ее в себя единым махом, как предыдущую, а, продолжая вчитываться в текст записки, протянул бутылку мне.
- Ты знаешь, что здесь написано? Вот слушай. Пишет Паря. Парю помнишь - тот, который с ведром. Почему- то через тебя пишет. Ничего не понимаю. Ты точно не комитетчик? Откуда у тебя эта записка?
- Мой шеф мне ее дал.
- Давно?
- Позавчера
- Не может этого быть… Позавчера мы как раз у Пари сидели. Значит, записка уже была написана, и мне ни слова ?..
- Может быть, он опасался, что Вы откажете?.. А заочно близкому человеку отказать очень сложно, - робко промямлил я…
Юрка аж замер на какое-то время от этой моей реплики и долго с любопытством на меня смотрел. Потом открыл очередную бутылку, чокнулся об мою и сказал:
- Во- первых, ты мне не выкай - я этого с детства не люблю. И вообще у нас в Академгородке, на вы только - к академикам и к майору Пыткину Ерофею Павловичу, начальнику местной милиции. Даже членкорам и тем тыкаем. А во- вторых… - я тебя больше не подозреваю. Нет, ты не комитетчик. Там таких тонкостей, как «заочно близкому человеку», не понимают, там таких, как ты, выбраковывают на самых ранних стадиях.
Затем он встал из-за стола, подошел ко мне, протянул руку и сказал: «Юра»…
Часам к шести вечера мы этот ящик расчихвостили. И самое удивительное было в том, что я от Юрки почти не отставал. Много интересного я узнал за это время. И то, что Юрка, действительно, мог программу зажать, поскольку она ему очень тяжело досталась и половина его незащищенного диссера держалась на ней. И про то, что они с Парей друзья со школы…. И про то, что это Паря обучил его открывать пиво обручальным кольцо, а Парю, в свою очередь, обучил Варвар.
- Сам Варвар неженат, но как только Паря женился и нацепил кольцо, Варвар тут же начал его учить всяким своим приемам», - добавил сумрачно Юрка.
Узнал я и о том, что плохими комитетчиками являются лишь тайные, а те которые работают явно и зарплату получают по ведомости, а не в конвертах, как правило, нормальные мужики. Юрка рассказал, как познакомился с одним из таких. Зимой ходили на Белуху, на северную вершину ее. При спуске вся связка сорвалась и пролетела метров пятьсот до седловины. Ободрались и поцарапались все, а один поломал ногу. Вот его до высоты 3000 метров и спускали на носилках.
В основном Юрка и еще один кряжистый мужик, который, как потом выяснилось, оказался комитетчиком.
Когда двадцатая бутылка пива разделила судьбу остальных, Юрка встал и сказал:
-Все, пошли, покажу тебя своим друзьям. Не пожалеешь - цвет сибирской науки. Нобелевка по половине из них горькими слезами плачет…
Цвет оказался обильным и весьма. Я так думаю, что количество нанесенных нами визитов было не намного меньше числа выпитых на первой стадии бутылок пива… Успокоились же мы в коттедже член-корра со странным именем Лека. Там и проснулись на следующий день. Лека оказался очень молодым членкором. Как выяснилось, это именно он сломал ногу на Белухе, это его Юрка с комитетчиком перли на горбу с высшей горы Алтая.
После Белухи они и сдружились. И даже ходили вдвоем зимой на приполярный Урал( пари - ящик шампанского). Сначала все отнеслись к этой затее как к хохме, но потом, когда началась подготовка, их начали отговаривать все - друзья, жены, академики- директора институтов. Их отговаривал даже сам Пыткин Ерофей Павлович. Но мужики уперлись и пошли. Провожало полгородка. Будто на войну, со слезами. И они ушли - как в заметь. У каждого рюкзак под 80 кэгэ и сзади еще санки на двух лыжинах, с печкой и палаткой. И не только вернулись, но даже не поморозились.
Днем я улетал домой. Юрка передавал со мной огромную колоду перфокарт и еще сверточек.
- Передашь, кому дозвонишься - Паре, Жорке, Сереге, Варвару, вот телефоны
- А что там? - Я уже освоился и вел себя бесцеремонно.
- Да книжка одна, обещал… - Он на мгновенье задумался - «Доктор Живаго».
- А мне-то почитать можно?
- Читай, конечно… Только не в транспорте - заметут и не заметишь как …
Состояние, в котором я возвращался в Москву, описать не просто. То, что обрушилось на меня за эти два дня, было необычно, странно, непонятно, нереально. Воспринималось, как откровение, как наваждение - как мираж. В голову лезли одни и те же слова:
Из-под руки смотрю туда, моргая:
Это она! Опять - Фата-моргана!
Это ее цветные сновиденья
Это ее театр передвижной!..
Но крутясь в кресле летящего в Москву самолета в безнадежной попытке найти положение, где грохот турбин был хотя бы чуть-чуть тише, я и подумать не мог, что этот сумасшедший коктейль из жигулевского пива, лазящих по горам кагэбистов и падающих с Белухи членкоров, варваров и гуннов, открывающих пивные бутылки обручальными кольцами, дремлющей на руках Ланки, разлитого по тридцатилитровым ведрам сливового варенья, пастернаковской Лары и теоретической лаборатории, в которой прелестная барышня непрерывно что-то умножает и умножает на «Феликсе» - что все это лишь прелюдия, интродукция к чему-то, что и представить пока было невозможно…
|
